Тело: у каждого своё. Земное, смертное, нагое, верное в рассказах современных писателей - Елена Николаевна Посвятовская
– Вот это, полосатое, – сказал я, открывая дверь ванной. – И вот этот халат.
Галина Иванна вернулась из ванной очень скоро. Вошла в комнату, кутаясь в большой красно-синий отцовский халат. Она была с распущенными волосами и босиком – и от этого казалась ещё меньше ростом. Особенно по сравнению с крупным Мишей.
– А теперь покажись нам, покажись, Галина Иванна … – сказал ей Миша.
Она развязала пояс халата, медленно стала спускать его с плеч. Сначала с левого, потом с правого, чтоб не сразу всё выставлять. У меня сильно билось сердце, всё ныло и набухало, но никакой страсти я не чувствовал, да и особого желания тоже.
– Не томи, Галина Иванна, – вздохнул Миша.
Она совсем сбросила халат и села на краешек кровати. У неё было белое худое тело. Ярко-чёрные и очень густые волосы на лобке. На левом боку, ближе к пояснице – большая коричневая родинка. Она запрокинула голову и стала гладить себе грудь, потом раздвинула ноги; всё стало видно. Я мрачно глядел на соблазны Галины Ивановны и в уме спрашивал себя, что со мной не так.
Миша вытащил меня из размышлений.
– Дружочек, – сказал он. – Пойди-ка в душ, вымой свой обсценный низ, как говорил Михал Михалыч наш великий Бахтин …
Забравшись в ванну, я невесело мыл своё равнодушное тело. Потом опять как будто очнулся, вытерся, накинул свой халат и пошёл в комнату.
Миша заслонял Галину Ивановну собой. Я уселся в кресло и стал глядеть по сторонам. Мне было скучно смотреть на Мишкину широкую жирную спину и худую жопу в белых трусах. Как странно: ведь я с такой жаждой, с таким желанием сладости рассматривал Мишкины порнооткрытки, и у меня всё внутри дрожало. А вот теперь я наблюдаю это в натуре – и никакого впечатления.
От таких мыслей я громко вздохнул.
– Привет! – запыхтел Миша. – Ты уже здесь? Ты уж извини, мы тут с Галиной Иванной не утерпели … Иди сюда, можешь подглядывать, я не стесняюсь! – и он на секунду полуобернулся ко мне своим красным весёлым лицом, и подмигнул, и засмеялся, и явно нарочно заверещал тонким голосом: – Ах, как хорошо! Ах, чёрт! Ой-ой-ой!
Видно, ему было на самом деле очень сладко, но он ещё и подстёгивал себя словами.
Потом он встал с колен.
– Ох, хорошо, – повторил он. – Я тоже пойду сполоснусь. А ты дай девушке отдохнуть, не лезь на неё сразу.
Ушёл.
Я поднял глаза на Галину Ивановну. Она мне улыбнулась и похлопала рукой по кровати рядом с собой. Я встал с кресла и пересел к ней.
– Устала? – спросил я.
– Устала чуток, – сказала она. – Сейчас отдышусь полминуты, ладно?
– Конечно, ты что, отдыхай …
Она залезла рукой мне под халат. Я вздрогнул и сдвинул бёдра.
– Не стесняйся, – сказала она. – Ты что, стесняешься?
Она смотрела на меня внимательно и даже приветливо, но без улыбки. “В серых раскрытых её глазах окаменело распутство”, – вспомнил я знаменитую фразу Бабеля. Глаза у Галины Ивановны были тоже серые, я разглядел; но никакого распутства там не было, честное слово. Ни каменного, ни живого.
– Не стесняйся! – повторила она и потянула меня к себе. – Ну давай, давай. Становись сюда.
Я повторял в уме: “Вот женщина. Она голая. У неё сильные нежные губы. У неё мокрый и упругий язык. Мне сладко. Я хочу, чтоб мне было ещё слаще …” Но это мысленное бормотание только отвлекало меня: чем больше я думал такими словами, тем меньше было толку. Кажется, у Миши Мегвинешвили всё было наоборот.
А вот и он. Вошёл в комнату, вытираясь после душа маленьким махровым полотенцем.
– Ого! – развеселился он. – Уже? Молодцы. Давай, Галина Иванна, покажи класс.
Он ловко к нам присоседился. Потом мы с ним поменялись местами.
Постепенно становилось сладко, я уже чувствовал, что мне хорошо не только потому, что я сам себе повторяю: какая удача, разврат и кайф! – и не по бурной похоти подростка, а по-настоящему. По чувству.
Особенно же сладко было, что я совсем не заботился продлить удовольствие. Главная забота мальчишки – чтобы подольше. Ах, сколько всякого-разного придумывалось! Например, смотреть на стену, считать цветочки на обоях или книжки на полках – я всегда так делал.
А сейчас я не боялся опозориться быстротой, я двигался свободно и с беззаботной приятностью ощущал, как у меня там внизу разливается сладость. “Ещё, ещё, ещё!” – запыхтел Мишка, и тут у меня тоже подступило, на секунду замерло – и вот, наконец.
– Хорошо! – охнул Мишка и спросил: – Галина Иванна, хорошо?
– Хорошо, – сказала она.
Мишка сел в кресло у письменного стола, закурил. Он курил “Новость” за восемнадцать копеек, короткие сигареты с фильтром.
Брежнев, кстати, тоже курил “Новость”, но в других пачках. В больших и твёрдых, как “Ява” за сорок или как “ВТ”. Я видел по телевизору, как он курит во время переговоров, как угощает сигаретой собеседника. Но такая “Новость king size” – это был спецпродукт, только для ЦК, хрен достанешь. Я вспомнил об этом, и мы с Мишей минут десять проболтали о всякой забавной всячине. Сначала о сигаретах Брежнева, а потом о современной английской литературе – смешно, но вот так. О романе Джулии Деррик “Лето в городском парке”, который как раз валялся у меня на столе. Русский перевод, мягкая обложка.
– Что ты всякое говно читаешь? – спросил Миша, перелистав книгу и заложив её указательным пальцем. – Вон, вижу, вижу, склейка треснула. Значит, и впрямь читаешь! Неужто на свои деньги купил?
– Эх ты, Шерлок! – сказал я. – Это мне Воля Полторацкий подарил. У него тут предисловие, видишь?
– Чего это он? Ну да, дружба домами, понимаю … – Отец Воли, то есть Валеры Полторацкого, был каким-то медицинским начальником, папиным приятелем. Миша поморщился – Полторацкого он не любил; конкуренты. – Смотри, как он пишет, нет, ты послушай: “Британское общество трещит по всем швам, и этот тревожный звук слышится в нервной прозе Джулии Деррик”. Уссаться! Лизнуть хочет. Софье … э-э-э … как же её, матушку, по батюшке? Власьевне? Ах да, Викентьевне.
Ах, как тонко выражался Миша! Тут тебе и прозрачный намёк – Софья Власьевна, то есть советская власть на тайном языке диссидентов, и одновременно – профессор Елизарова-Смидович, Софья Викентьевна, побочная дочь писателя Вересаева. Завкафедрой на факультете, завотделом в институте, член редколлегии “Всемирной литературы” – важная персона
